Сталинград

1935 г.р. Сталинград, поселок «Красный Октябрь», Саратовская ул.

 

 

  Наша семья жила на Красном Октябре, на Саратовской улице в доме №7 (сейчас на месте этой улицы разбит сквер).

  Мы жили в своем доме. Дедушка, Петр Максимович Алымов, участник Первой мировой войны, работал на заводе «Красный Октябрь»; отец, Александр Васильевич Свидченко, на СТЗ; бабушка, Александра Никитична Алымова, занималась домашним хозяйством; мама, Антонина Петровна Свидченко, до моего рождения работала на СТЗ, потом стала домохозяйкой; дети - я и моя трехлетняя сестра.

  У нас был большой, красивый дом. Я хорошо помню все комнаты, двор, все постройки во дворе. В палисаднике росли розовые, белые и желтые акации, сирень и тутовник. Охранял дом пес по кличке Пират, а свободно гуляли по двору собачка Тузик и кот Васька, которые были друзьями. Во дворе дедушка сделал мне качели, на них качалась не только я, но и соседские дети.

  У меня было два друга - Артур Ильяшенко и Лева Зверев. Папа Левы был летчиком, и когда он улетал надолго (моя мама говорила, что он воевал в Испании), он пролетал над нашей улицей, покачивая крыльями самолета, а вся детвора махала ему руками и кричала «ура».

  Мой папа иногда брал меня с собой на футбол на стадион «Трактор». Это было целое путешествие: до СТЗ мы ехали трамваем, потом шли пешком к стадиону, украшенному флагами, смотрели игру и снова трамваем возвращались домой.

  Летом всей семьей выезжали за Волгу в выходные дни, а зимой на огромных санях с крутого берега неслись прямо на лед реки! Дух захватывало, страшно и радостно это было!

  Летними вечерами я с мамой и папой часто ходила в парк на Красном Октябре. Мы переходили улицу, по которой ходил трамвай, выходили к клубу имени Ленина, а потом мимо завода шли к Волге, к саду, где гуляли по тенистым аллеям, слушали музыку, иногда смотрели спектакли в Летнем театре.

  Жизнь для меня была прекрасной и удивительной!

  В пятилетнем возрасте я уже умела читать, знала наизусть много стихов и песен, любила сказки, замирала от страха перед «тайнами» чердака нашего дома, куда не раз взбирались без спроса по лестнице из чулана, и очень любила всех людей, с которыми жила и дружила.

  Я уже успела побывать в гостях у своей тети в подмосковном Ступино, увидеть настоящие леса, каких не было под Сталинградом, познакомиться с Москвой, поездить в метро…

  И вдруг - война!

  И беззаботная радость погасла! Тревожная жизнь началась у взрослых. Теперь все слушали сводки Совинформбюро. Дедушка, единственный из членов семьи прошедший через ужасы прошлой войны, очень переживал, когда Красная Армия сдавала очередной город, мрачнел и уходил подальше от радио.

  И мы, дети, сразу повзрослели. Мы уже не играли в куклы и казаки-разбойники, мы играли в войну. Мальчишки все были «нашими», а невидимые «фашисты» стреляли в них и иногда даже «ранили», и тогда я делала им «перевязки».

  Осенью 1941 года мы впервые увидели беженцев, которых расселяли по домам, во флигеле возле нашего дома тоже жила семья.

  А к лету 1942 года настроение и разговоры людей о войне стали особенно тревожными: немцы приближались к Сталинграду. Моего отца перевели на Метизный завод, в цех, где делали мины. Вскоре начались налеты немецкой авиации на город, о которых предупреждали вой сирены по радио и объявление о приближении самолетов. Начались бомбежки. Все стали рыть окопы во дворах, чтобы в них укрываться от бомб. Наша семья вместе с родственниками вырыла окоп на Северном поселке.

  Во время одной из бомбежек мой дедушка был ранен и попал в госпиталь. Госпиталь вскоре эвакуировали за Волгу, но фашисты разбомбили состав, который увозил раненых в тыл, и мой дедушка погиб. Это было для нас страшным горем! Мы все плакали. Бабушка слегла, у нее пропала речь и отнялись ноги. Она была, как мертвая.

  Отец не приходил домой неделями, и мы - мама, бабушка, я и младшая сестра - очень боялись, что он может погибнуть, потому что бомбежки стали очень частыми. Уже были случаи, когда бомбы попадали в соседние окопы, рядом с нами погибали женщины и дети, было очень страшно.

  23-го августа 1942 года бомбили беспрерывно. Такого воя, грохота и ужаса не знали мирные люди: горели земля и небо, черный густой дым накрыл весь город. Когда вой от летящих бомб был такой ужасный, что, казалось, они сейчас воткнутся в наш окоп, мама и бабушка наклонялись над нами, прижимали нас к себе, закрывали нам уши, пытаясь укрыть нас своими телами от беспощадной, летящей на нас смерти.

  В историю Сталинградской битвы этот день вошел, как беспримерный в истории человечества по мощи разрушительных бомбежек населенных пунктов.

  Это чудо, что мы остались живы!

  А отец все не приходил.

  И вот однажды ночью, в непривычной тишине раздался стук в откидную дверцу окопа, и когда мама открыла ее, в окоп свалился окровавленный, еле живой отец. Мы с сестрой заплакали и спрятались за бабушку, а мама стала обрабатывать марганцовкой папины раны. Оказалось, что когда он, уходя из разрушенного, горящего цеха, пошел к нам, чтобы попытаться вызволить нас из этого ада, его ранило разорвавшейся близ него миной. Как потом выяснилось, в его теле было 17 осколков! Ранения были в ногах, на руках, на голове и шее. 2 осколка - на правой руке и шее - торчали рваными краями на поверхности. Мама, не имевшая никакого отношения к медицине, вырезала бритвой осколок, торчавший возле большого пальца правой папиной руки, а он терпел и не кричал (когда мы вернулись в Сталинград, папе удалили 14 осколков, а 2 остались в нем, с ними он и умер). Мы с ужасом смотрели на осколок, торчащий из его шеи, бугорки ран на голове, но главное - папа не мог ходить из-за множественных ранений ног.

  Так мы оказались на оккупированной немцами территории нашего родного города.

  Не описать того ужаса, который сковал людей, когда пришли немцы: чужая речь, ведут себя как хозяева, входили во все окопы, что-то говорили - враги. Не было еды, воды, жизнь стала кошмаром. Мама ходила за водой куда-то далеко от окопа, немец кричал ей: «Матка, цурюк, пу-пу!» - а она все равно шла, потому что она была единственным человеком, от которого полностью зависели мы, наша семья. Не помню, что мы тогда ели, что варила мама на костре возле окопа, знаю точно, что хлеба у нас не было.

  В конце октября 1942 года немцы выгнали из окопов полуодетых, голодных, беззащитных людей и повели в сторону Калача. Отцу где-то нашли костыли, бабушка еле шла сама, и мы побрели в колонне беженцев, в основном женщин, детей и стариков, под конвоем фашистов с автоматами.

  Нас вели по холодной, снежной степи, вдоль дороги стояли столбы с разорванными проводами. Мама везла двухколесную тележку, которую нашли по дороге. На ней лежал наш жалкий скарб, сидела моя трехлетняя сестра и по очереди ехали, чтобы отдохнуть, папа и бабушка.

  Моей бабушке, Александре Никитичне Алымовой, было тогда 56 лет. До войны она была еще сильной женщиной, хозяйкой, все делала по дому, а мама ей помогала. Но после гибели дедушки она так ослабела, а утрата нормальной жизни, подневольное положение беженцев и бесконечная дорога по степи с редкими остановками на отдых, холод, голод и страх за нашу судьбу совсем обессилили ее. Она двигалась очень медленно, часто отставала от нас, и тогда я находила ее среди людей, и мы с ней потихоньку брели, догоняя своих.

  Но однажды в очень холодный и ветреный день, когда бабушка отстала, и я пошла ее искать, вглядываясь в лица идущих мне навстречу людей, ее среди них не было. Я не помню, испугалась ли я, решала ли я вопрос, что делать дальше, но я вышла в открытое поле и одна пошла назад по столбовой дороге искать мою бабушку.

  Не знаю, сколько прошло времени, когда я увидела бабушку. Она сидела, скорчившись у столба, глаза ее были закрыты, снег запорошил всю ее фигурку.

  Я окликнула ее, стала тормошить, но она как будто спала. Потом она с трудом открыла глаза, еле-еле поднялась, и мы пошли догонять колонну.

  Как страшно это вспоминать. И еще страшнее представить другие возможные варианты моего похода за бабушкой. Но я счастлива, что она тогда нашла в себе силы идти, а может быть, уже тогда она меня спасала, и столбовая дорога помогла нам не сбиться с пути.

  Бабушка прожила еще 30 лет, помогая растить своих внуков и правнуков.

  А наш тяжелый путь в неизвестность продолжался. Холод, голод и страх мучили беззащитных людей. Мама поила нас водой из луж, расколов кружкой тонкий ледок. Помню, как люди бросились на тушу убитой лошади, чтобы отрезать кусок мяса. В селах мы побирались.

  Помню, с какой голодной жадностью смотрела я на немцев, которые во время привалов разжигали костры, доставали из ранцев буханки хлеба, отрезали большой, во всю буханку кусок, надевали его на нож, грели над костром и ели. Мне казалось, что ничего вкуснее этого хлеба, наверное, нет.

  Помню, как спали под открытым небом в дождь и снег, как дрожали в Песковатке, когда немцы ночью мародерствовали, и со всех сторон раздавались крики людей.

  Однажды в Миллерове немцы забрали маму и вместе со всеми женщинами, которых собирались отправить в Германию, отвели во двор большого дома и закрыли ворота. Бабушке стало плохо, мы с сестрой плакали. Папа взял меня и сестру, мы пошли к тому дому, но нас в ворота не пустили. Тогда папа выломал доску в заборе, мы с сестрой пробрались во двор и со страшным криком бросились к маме, вцепились в нее. Закричала мама, закричали все женщины вокруг, а мы со страху кричали громче всех. И случилось чудо: нас троих немцы вытолкали за ворота! Сердцу больно вспоминать все это.

  Однажды ночью нам удалось бежать. Так мы попали в глухую деревеньку Новоалександровку, в колхоз «Политотделец» в районе города Миллерово.

  Одна семья помогла нам. Сначала нас на несколько дней посадили в пустую яму из-под картошки, а потом мы жили в крохотном домике из одной комнатки, с одним окном и печкой. Никакой мебели не было, поэтому спали мы на полу, застлав его чернобыльником. Жили кучно, скудно и голодно. Хозяева дали нам немного неочищенного ячменя, папа сделал крупорушку (приспособление для дробления зерна), и мы варили кашу и пекли лепешки из ячменя с шелухой.

  Кто-то из сельчан сказал маме, что на дальнем поле остался неубранным подсолнечник, и мы с ней пошли искать это поле, взяв два мешка. Пока дошли до поля, короткий зимний день начал угасать. В низком небе зажглись яркие звезды, по степи гулял морозный, снежный ветер, а вокруг нас стояли сухие подсолнухи. Было страшно и холодно, но мы должны были наполнить наши мешки, потому что семечки - это тоже еда.

  Я думаю, почти каждый человек знает, как трудно оторвать шляпку подсолнуха от стебля, да еще сухого, и может представить, сколько сил и времени нам понадобилось, чтобы наполнить мешки. Зато как помогали нам эти семечки заглушать голод!

  И опять сейчас, когда я это вспоминаю, с ужасом допускаю, что могло произойти иначе: морозная ночь, метель, пустынное поле далеко от села…

  Потом, когда мы познакомились с сельчанами, мама ходила к соседям и шитьем зарабатывала еду. Бабушка на каких-то клочках бумаги учила меня писать, разучивала со мной таблицу умножения. Папа, окрепнув к концу зимы, стал помогать колхозу. Он ремонтировал трактора к севу.

  В этой деревне, не видя ни одного немца, мы прожили до конца марта 1943 года. А потом нам дали телегу, запряженную быками, паренька-возницу, который и довез нас до вокзала города Миллерово.

  Снова я хочу рассказать о чуде или случае, благодаря которому мы остались живы.

  Приехав к вокзалу, мы вышли на перрон. Поезда тогда ходили нерегулярно, были они составлены из разных вагонов, теплушек и открытых платформ, и ждать их приходилось не одни сутки. На изрытом осколками перроне мы расположились в ожидании поезда до Сталинграда. Рядом с нами стояло несколько человек (мужчин, женщин и детей) и лежало большое количество их тюков и чемоданов. И вдруг по радио объявляют воздушную тревогу и просят спуститься в бомбоубежище. Наши случайные соседи решили не ходить в убежище, моя мама тоже не хотела идти, но папа настаивает, и мы уходим, унося свой скарб.

  Когда объявили о конце налета и разрешили выходить из убежища, что же мы увидели, выйдя на перрон? На месте тюков и чемоданов зияла воронка!

  Домой мы ехали долго. Нас пересаживали с одного поезда на другой, поэтому ехали и в теплушках, и в полуразбитых вагонах, и на открытых платформах. В конце марта еще бывают холодные ночи, помню, как иногда мы с сестрой просыпались с покрытыми инеем лицами. Когда и как спали взрослые - не помню.

  Останавливали поезда часто, часами стояли в поле, ожидая разрешения двигаться дальше. По дороге мы видели столько человеческого горя, разрухи, трупов. Однажды увидели - возле нашей платформы лежал полуразложившийся, вздувшийся и почерневший, весь облепленный мухами труп. И мы, дети, не кричали от ужаса, мы знали - это война!

  И Сталинград предстал перед нами руинами. Нашего дома на Красном Октябре не было, как и всей нашей улицы, поэтому мы сразу поехали на СТЗ. Папу хорошо знали на заводе, его приняли на работу в 900-й цех старшим мастером по ремонту танков. И он снова не приходил домой неделями. В его трудовой книжке есть запись: «За успешное освоение нового типа боевой продукции объявлена благодарность и премирован месячным окладом (приказ №709 от 2.11.1944 г.)»

  Мы поселились на Нижнем поселке Тракторозаводского района в доме № 519. Наружная стена нашей комнаты была разрушена снарядом, папа заложил пробоину кирпичом. В комнате была плита, которую можно было топить. В нашей квартире и в доме люди жили на кухнях и в ванных комнатах, батарей отопления, воды и туалетов не было.

  Мама начала работать на СТЗ в отделе кадров, а с нами дома оставалась бабушка.

  Мне шел восьмой год, когда я узнала, что в 12-й школе на Верхнем поселке собирают детей. Я пошла туда, чтобы начать учиться. В эту школу можно было идти через Верхний поселок или через южную сторону завода. Когда мы с ребятами шли через Верхний поселок, в скверах вдоль завода видели могилы рабочих - защитников СТЗ. Это было большое кладбище.

  Здание 12-ой школы было разрушено, особенно средняя часть, один пролет лестницы чудом удерживался на весу, ребята его иногда раскачивали. В левом крыле школы остались целыми несколько помещений, где с нами занимались учителя. Помню учительницу Валентину Николаевну и военрука Якова Ивановича. Яков Иванович ходил в военной форме, на гимнастерке были награды, он хромал и опирался на тросточку.

  К началу 1943-1944 учебного года была восстановлена 3-я школа, и всех детей Верхнего и Нижнего поселков собрали в ней. Учительницу нашего первого класса звали Надеждой Арсентьевной. Для ребят Нижнего поселка выделили автобус, который приходил утром к разрушенному зданию 4-ой школы и вез нас в 3-ю. Но автобус вскоре отменили, и мы пешком «кругом завода» добирались в свои классы.

  Особенно трудно было зимой, когда выходить из дома приходилось почти затемно, да еще и завтрак был не всегда. Помню, однажды посреди дороги я упала в обморок, и меня подняли две женщины, проходившие мимо. Я встала и пошла в школу, не вернулась домой.

  На большой перемене в класс приносили поднос, на котором лежали кусочки черного хлеба, и на каждом из них по кусочку сахара. Для многих из нас это и был завтрак. Потом нам иногда стали давать талоны на обеды в столовых ТОРГа и ОРСа, и это, конечно, поддерживало наши силы.

  Когда мы возвращались домой, иногда удавалось пройти через территорию завода, это был прямой путь, раза в три короче, чем «кругом завода». Подойдем, бывало, к проходной, что перед памятником Дзержинскому, и просим вахтера: «Дяденька, пропусти!» А он отгоняет нас, покрикивает, а потом отвернется, и мы, как воробьи, пролетим в ворота - и бегом, радостные, что мы его обманули. А он, наверное, просто жалел нас. Хороший был человек, спасибо ему!

  Когда удавалось пройти «через завод», я обязательно заходила в 900-й цех, разыскивала папу, чтобы хоть поглядеть на него. А он был худой, весь черный, усталый. Постою возле него немного - и пойду домой.

  В 1944-1945 учебном году на Нижнем поселке в жилом доме отвели под классы две квартиры на первом этаже, это было началом 4-ой школы, там я и училась во 2-ом классе. Нашей учительницей была Антонина Федоровна Коршунова, молодая, красивая женщина, мы ее очень любили. Но в этой школе было мало света, холодно, даже чернила замерзали зимой. И тетрадей не было, писали на оберточной бумаге, газетах.

  Весна 1945 года принесла долгожданную весть: фашистская Германия потерпела полный крах и капитулировала!

  9-го мая наша страна праздновала День Победы! Улицы Нижнего поселка заполнились людьми. Они пели, плясали, кричали и плакали. Кто-то играл на гармошке, кто-то на гитаре, творилось что-то невероятное! Мы, детвора, отвыкшие от шумных радостей, целый день наблюдали эту непривычную картину неудержимого ликования людей. Ура! Победа!

  И началась жизнь после войны. Но в ней навсегда осталась память о войне.

  За все наши страдания, гибель родных (дедушки и двух братьев папы, погибших на фронте), потерянное здоровье (после возвращения в Сталинград все члены нашей семьи перенесли малярию, на ногах у меня и сестры открывались гнойные язвы, а в 1946 году у меня определили туберкулез), обреченные, как и тысячи подобных нам, на вечную память об ужасах войны, получили клеймо: «находились на временно оккупированной территории». Я не понимала зловещего значения этого клейма, потому что считала и считаю, что нельзя обвинять мирных жителей, оказавшихся не по своей воле беженцами, переживших тяжкие испытания холодом, голодом, страхом, чудом оставшихся в живых, а нужно отнестись к ним с пониманием, сочувствием, помочь им обрести уверенность в жизни.

  Поэтому, когда пишу эти строки, я плачу.

  Я плачу, когда вспоминаю или слышу имя моего родного города, которое исчезло с карты страны, но не из сердец истинных сталинградцев и всех людей нашей страны и мира, которые помнят и чтят великий подвиг нашего народа, одержавшего победу над фашистами в великой битве за Сталинград!

  Есть города, в которых улицы и площади носят имя нашего родного города.

  У Кремлевской стены в Москве в ряду памятных обелисков, символизирующих города-герои нашей страны, восстановлено имя города-героя Сталинграда.

  Как говорится, «из песни слова не выкинешь», так и в истории страны и народа не назвать Великую Сталинградскую битву Волгоградской.

  Недаром была сложена песня в дни Великой Отечественной войны:

  И будут веками слагаться былины

  Про славное имя твое - Сталинград!

  За Сталинград сражались живые и павшие в битве воины. Сталинград восстанавливали всей страной.

  За десятилетие после освобождения Сталинграда от фашистов (1943 – 1953гг.) в городе были полностью восстановлены заводы и фабрики, построены новые жилые дома, школы, театры, сооружена прекрасная набережная над Волгой в центре города, на нижнем ярусе которой весной 1947 года была открыта детская железная дорога. Тогда одним из пассажиров первого рейса была и я, тогда ученица 4-ой школы Тракторозаводского района.

  Город восстал из пепла и стал еще красивее, чем раньше.

  Для нас, детей военного Сталинграда, которые были в городе в самые трудные его времена, он навсегда останется Сталинградом, городом-героем, за который Красная Армия так отважно громила врага, а потом так гнала его с нашей земли, что враг уже не смог восстановить свои силы и был окончательно разбит.

  Когда я бываю в своем родном городе, то всегда хожу на Мамаев курган. На Нижнем поселке подхожу к 519 дому и смотрю на наше окно, хожу на берег Волги.

    О память детства!

------------------------------

На условиях обмена:Винников Леонид Иосифович о здоровом питании; Монтаж сайдинга; Кафе Малетон станция м. Новые Черемушки; Отель Переславль Залесском; Вынос и восстановление осей, реперов и разбивочных точек