Юрий Степанович Дудкин
1929 г.р. Сталинград, «Дом Облпрофсоюза» (ныне Дом Павлова)
23 августа 1942 года... Мы жили рядом с площадью имени 9-го января в доме, который потом стал носить имя сержанта Якова Павлова. Мимо проносились трамваи, заполненные солдатами, проходили рабочие отряды, беженцы, нагруженные скарбом. Тревожно гудели поезда. После обеда по радио объявили воздушную тревогу. Мы уже успели привыкнуть к воздушным тревогам и не придавали им большого значения, хотя и прятались то в подвале дома, то в «щели», оборудованной в нескольких метрах от дома. «Отбоя» тревоги не дождались. Вдруг услышали гул моторов над головой, а затем страшный вой сирен пикирующих самолётов. Через мгновение раздались взрывы. А потом мы потеряли счёт времени, трясясь от страха и ощущая вибрацию земли. Мы боялись прямого попадания. Взрывы то отдалялись, то приближались, и тогда по верху «щели» долбили осколки. На голову сыпалась земля, и ходуном ходили земляные стены. К вечеру смолк гул моторов. Мы выглянули из «щели» и не узнали города. Во многих местах горели дома, часть их была разрушена. Огонь охватил здание НКВД, находившее в 100 метрах от нас, и дома, расположенные рядом. На соседней улице в «щель» попала бомба и все, находившиеся в ней, погибли. Горел Нефтесиндикат, и чёрный дым поднимался к небу. Ночь мы провели в «щели», опасаясь, что в доме можно погибнуть.
На следующий день бомбёжка возобновилась. Весь день мы слышали взрывы и вздрагивали вместе с землёй. Чёрный дым Нефтесиндиката разделил на две половины голубое небо, в котором кружили «юнкерсы». Они со страшным воем сирен пикировали, осыпая бомбами территорию нефтехранилища. Здание спецшколы летчиков было разрушено. Вечером, как только стихло, мы ушли в район Дар-горы, где жили мать отца и его старший брат Александр с семьёй. Мы поселились у бабушки. Многие одноэтажные дома были еще целы, потому что этот район меньше бомбили.
Дом бабушки стоял на краю оврага. В этом овраге находилось здание завода безалкогольных напитков, в котором сохранился большой подвал, где мы вместе с другими жителями прятались во время бомбовых налётов, а впоследствии и от артиллерийских обстрелов.
Подвал был сырой и холодный. Поэтому мы перешли в баню во дворе бабушкиного дома. Это была землянка, приспособленная под баню. Небольшая печка, полки, маленькое оконце и деревянные полы придавали ей вид небольшой комнаты. Лишь характерный запах напоминал, что когда-то здесь мылись, парились от души. Земляной накат скрывал баню от глаз.
Вскоре начался бой за железнодорожный мост. И в тот день мы узнали, что такое миномётный обстрел. Весь день мины разрывались во дворе, осыпая осколками земляную крышу бани, дом и сарай. Разрушена была вся улица. А от моста слышались пулемётные очереди. Мы лежали на полу бани и вжимались в него при каждом взрыве. И снова сверлила мысль: «Только не прямое попадание». Бабушка беззвучно молилась, а мать бросала взгляд в окошко, надеясь на окончание налёта. Только к вечеру налёт прекратился. А утром мы услышали гул моторов и увидели армаду самолётов, надвигавшуюся на нас. Часть из них закружилась над мостом, сбрасывая бомбы. Другая часть проплыла к центру города, сбросив две бомбы.
Бомбы видны были отчётливо. Они летели, покачиваясь и увеличиваясь в размерах. К счастью, они пролетели мимо и взорвались в овраге.
Вдруг появился «ястребок», и тут же ему навстречу рванулись два «мессершмитта». Несколько минут самолеты кружили в воздухе, гоняясь друг за другом, непрерывно строча из пулемётов. Потом один из «мессершмиттов» задымил и отвалился в сторону, а «ястребок» застыл в воздухе на какое-то мгновение, свалился на бок и стал падать, а над ним планировало краснозвездное крыло.
На следующий день на берегу реки Царицы в камышах появились немцы. Они обстреляли внезапно появившихся на дороге трёх красноармейцев, пытавшихся подняться по склону дороги к кондитерской фабрике, двоим это удалось, а третий остался на дороге. В этот день осколком снаряда, разорвавшегося метрах в 15-ти от нас, я был ранен в ногу, а Володя - в пятку мелким осколком. К, счастью были задеты мягкие ткани, и мы могли ходить.
Из землянки пришлось уходить. Разрушенные дома как бы открыли простор, и мы увидели, что железная дорога рядом. Перейдя через пути, мы оказались в посёлке, где улицы не были разрушены. Но почти все дома стояли пустые. Мы зашли в какой-то дом и в подполе заночевали.
Первую ночь спали спокойно. Потом познакомились с жильцами дома на краю поселка. Это были такие же горемыки, как и мы, перебравшиеся сюда из другого района города. Они предложили нам поселиться вместе. Теперь в двухкомнатном домишке стали жить десять человек. Несмотря на тяжёлые испытания, мы жили, как одна семья. Я и двое моих друзей всегда были вместе, когда выпадал случай заготовить конское мясо, собрать с огородов остатки овощей, принести воду из оврага, над которым стоял дом. Посёлок немцы вскоре снесли, остались только два дома. Не буду рассказывать, как голодали, как немцы нас грабили, хотя брать в нашем доме было нечего.
На всю жизнь запомнились последние дни января 1943 года. Они были и радостными и трагичными одновременно. Радостными оттого, что настало время освобождения и последних боёв в городе, но в эти дни мы потеряли Владимира, моего брата. Он был убит 28-го января на глазах у нас. Ему не было тогда одиннадцати лет.
В этот день закончился последний бой на нашей улице. Бойцы помогли похоронить Владимира. Они кормили нас кашей с тушенкой, хлебом, который казался нам самым лучшим лакомством, ржаными сухарями. Ведь раньше мы грызли конскую опалённую шкуру. Наконец-то закончились мучения, прошли страхи. Но долго ещё мы невольно жались к земле, услышав случайный взрыв.
До сих пор всё пережитое снится по ночам. Мы радовались, когда по дороге мимо дома нескончаемой чередой проходили колонны пленных немцев. Это они держали нас под прицелом все эти страшные дни. К счастью, многие из них получили по заслугам. Пленные шли с опущенными головами, шурша лаптями, одетыми поверх сапог, и кутаясь в женские платки и тонкие одеяла. Мы смотрели на них и были бесконечно благодарны нашим солдатам, защитившим нас от неминуемой гибели, давшим нам силы продолжать жить.
Свои стихи посвящаю землякам - сталинградцам.
|
У памятника «Скорби»
Над говорливою волной, В объятьях волжского простора, Испепелённые войной Стоят у вечности в дозоре. Они родились, чтобы жить, Познать и радость и печали. Но жизни тоненькая нить Войной оборвана в начале. И жмутся к матери тесней Не повзрослевшие ребята. Зарю встречают по весне. Ту, что не встретили когда-то. Здесь время снова катит вспять: Три раны вижу на затылке. Застывшую от горя мать. И пятна крови на подстилке. Я снова слышу тихий стон, Переходящий в клокотанье… За что лишился жизни он? За что такое наказанье? Не переживший черных дней, Ребенок, испытавший муки, Из детства, из седых камней, Через огонь к нам тянет руки. Из дымных лет он шлет наказ: «Прошу вас, берегите детство! Любите повторивших вас! Не жгите своего наследства!» На светлом волжском берегу, Где зрима поступь обновлений, Седые камни берегут Любовь и память поколений.
Жизнь офицера
Вся жизнь на чемоданах, Всё - в дороге. Учения, подъёмы по тревоге, И в поле от темна и до рассвета. Семья живёт как бы отдельно где-то. Колёса в вечном ритме. Шум вагона. То стрелъбище, то плато полигона. Солдатский строй. И песня на привале. Рассветные сиреневые дали. А жизнь под ноги мчится, Как дорога. И, как всегда, прощаясь у порога, Ты говоришь в прохладной тишине: «Родная, пожелай удачи мне!»
Перед дождем
Взблескивали молнии, Разрезая тучи. Ветер ошалело Пробегал по круче.
То с березки юной Рвал наряд зелёный, То кидался бешено На дубок влюблённый.
То о чём-то спорил С полем колосистым, Гнул к земле колосья, Оглушая свистом.
По дороге мчался, Злобно завывая, Рощу молодую Пылью застилая.
Дождевой слезою В окна барабанил. Насмехаясь, ставни Бедные тиранил.
И угрюмой туче Растрепавши косы, Вдруг угомонился Под речным откосом.
* * *
Посади на счастье берёзу, Чтобы, млея от вешней красы, Расплела изумрудные косы В бриллиантовых каплях росы.
Белоствольным любуясь станом, Прикрываясь зари кумачом, Будет солнце её спозаранок Обнимать золотым лучом.
Нарядившись в кружево платья, От волнения слёз не тая, Чтоб внимала бы песням счастья Властелина сердец - соловья.
Песню тихую напевая, Тень свою, расстеливши у ног, Чтоб спокойные сны навевала Всем уставшим от дальних дорог.
В золотом осеннем наряде, Сохранив горделивую стать, Будет вечной твоей наградой На родимой земле сиять.
Чтоб сливалась в вечерней грёзе С отцветающим мигом зари, Посади на счастье берёзу, Чудо ласковое сотвори.
Любовь
Зарыдал малышка, защемивши пальчик. И в тревоге мама бросилась к нему: «Ну, не плачь, любимый, Ну, не плачь, мой мальчик, Дай, я поцелую, боль твою сниму».
С синяком под глазом от бессилья плачет, Хоть уже подросток. Мама вновь к нему: «Ну, не плачь, любимый, Успокойся, мальчик, Дай я поцелую, боль обид сниму».
Юноша, влюблённый от любви в печали, Но как в детстве, мама говорит ему: «Не горюй, любимый, Не горюй, мой мальчик, Хочешь поцелую? С сердца грусть сниму».
Уходил из дома он на бой горячий. И шептала мама, вся в слезах, ему: «Возвратись, любимый, Будь здоров, мой мальчик, Дай я поцелую, боль разлук сниму».
Он пришёл с победой. Он от счастья плачет. А с порога мама тянется к нему: «Ты живой, любимый, Ты живой, мой мальчик, Дай я поцелую и к груди прижму».
Вот не стало мамы... Но при неудаче, В трудную минуту слышу вновь и вновь: «Не горюй, любимый, Твёрдым будь, мой мальчик, Всё преодолеет вечная любовь!» |
------------------------------
На условиях обмена:Оформление прав на недвижимость Москвы и Подмосковья О здоровом питании Shopping for the whole family.; Отель МАЛЕТОН в Западном округе; Водосточные системы